Итак, в 1981 г. Русской Православной Церковью за рубежом Царская Семья прославлена. Причем прославлена правильно — в чине великомучеников. То есть пострадавших от иноверцев, а не от якобы своих, как двумя десятилетиями позже объявит об этом событии уже МП РПЦ, также проведя прославление Николая II и его Семьи. Но прославит Царственный Мучеников уже не правильно — в чине страстотерпцев. То есть якобы людей, пострадавших от своих единоверцев — православных христиан. Но пусть пока считается у нас официальным, что убивали ее не Бланки с Гаухманами и не Вайнеры с Вайсбартами, а Ульяновы со Свердловыми и Войковы с Белобородовыми, святость Семьи последнего Русского Царя сомнения не вызывает ни у кого.
И чтобы лучше понять всю лживость пропагандистской машины, слепившей для нас некую семью Николая Кровавого, якобы распутную и бестолковую, следует сначала обратиться к рассмотрению индивидуальных особенностей самих членов царствующей фамилии. Итак, что отличало от всех иных людей двора тех времен Императорскую Чету?
Сначала об Императрице — Александре Федоровне. Первое, что бросается в глаза из воспоминаний о ней Анны Вырубовой, — удивительнейшая простота. Как-то отец Вырубовой нечаянно уронил папку бумаг, а тогда еще только что прибывшая во дворец Императрица опередила его: нагнулась и быстро собрала с пола бумаги и подняла наверх. Только здесь представьте себе: способна была бы на такой вот поступок какая-нибудь, скажем, Елизавета Английская?
Второе. Как-то примчалась Императрица в маленьком шарабане, управляемом ей самой без всякой охраны и сопровождения. Понятно, все присутствующие от такого были просто в шоке. Причем, такие появления Александры Федоровны были отнюдь не единичными.
А вот еще просто шокирующий случай все тем же пренебрежением к пышностям, присущим великовельможным обитателям царских покоев. Муж Вырубовой, покалеченный в сражениях русско-японской войны, страдал нервными припадками. И вот что Вырубова по этому поводу вспоминает:
«Помню, как во время одного из припадков я позвонила вечером Государыне, напуганная его видом. Императрица, к моему удивлению, пришла сейчас же пешком из Дворца, накинув пальто сверх открытого платья и бриллиантов, и просидела со мной целый час, пока я не успокоилась» [1] (с. 35).
Вот еще вполне характерный для Царской Четы эпизод. Когда Вырубова развелась с мужем и стала жить одна, быт ее оставлял желать лучшего:
«Я осталась жить в крошечном доме в Царском Селе, который мы наняли с мужем; помещение было очень холодное, так как не было фундамента и зимой дуло с пола. Государыня подарила мне к свадьбе 6 стульев с ее собственной вышивкой, акварели и прелестный чайный стол. У меня было очень уютно. Когда Их Величества приезжали вечером к чаю, Государыня привозила в кармане фрукты и конфеты, Государь “чер-ри-бренди”. Мы тогда сидели с ногами на стульях, чтобы не мерзли ноги. Их Величества забавляла простая обстановка. Чай пили с сушками у камина… Помню, как Государь, смеясь, сказал потом, что он согрелся только в ванной после чая у меня в домике» [1] (с. 37).
Вот еще очень интересная деталь, характеризующая Николая II и его Семью. Она прослеживается из столь привычной нашей поговорки о принадлежности того или иного человека или группы лиц к менталитету людей, проживающих на определенной местности. О тех, в частности, кто проживает в нашей стране, сказано: какой же русский не любит быстрой езды?
И вот:
«В Крыму испокон веку перед коляской Их Величеств скакал татарин, расчищая путь на горных дорогах, где из-за частых поворотов легко можно было налететь на встречные татарские арбы. Впоследствии появились моторы, и Государь требовал необычайно быстрой езды. Господь хранил Государя, но езда захватывала дух; шофер его, француз Кегресс, ездил лихо, но умело» [1] (с. 40).
Так что и эта характеристика позволяет заметить, что Царская Чета принадлежала своим менталитетом исключительно к титульной нации страны. От того и любовь буквально ко всему русскому — в том числе, как здесь показано, и к быстрой езде, что в особенность кровных родственников Самодержцев не входило. То есть Русское Православие, исповедуемое ими, напрочь переменило их кровный английский и немецкий менталитет.
Причем, даже какие-либо одолевающие членов высшего общества недуги, обычно не только прощаемые венценосцам, но ставящиеся им чуть ли ни в заслугу, в этой Семье были в том же удивительном презрении, что и уже описанные выше случаи отношения к чванливости и чинушеству. Вот что записывает Вырубова о здоровье Императрицы в 1909 г.:
«Последнее время у Императрицы все чаще и чаще повторялись сердечные припадки, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у нее постоянно синеют руки и она задыхается: “Я не хочу, чтобы об этом знали”, — говорила она. Помню, как я была рада, когда она наконец позвала доктора» [1] (с. 38).
Не отставал от норм поведения родителей и юный Наследник престола:
«В Великий Четверг Их Величества и мы все причащались. Ее Величество, как всегда, в белом платье и белом чепчике. Трогательная картина была, когда, приложившись к иконам, они кланялись на три стороны присутствующим. Маленький Алексей Николаевич бережно помогал матери встать с колен после земных поклонов у святых икон» [1] (с. 42).
Вот еще деталь обращения со своими верноподданными со стороны Императрицы:
«Санатории в Крыму были старого типа. После осмотров их всех в Ялте Государыня решила сейчас же построить на свои личные средства в их имениях санатории со всеми усовершенствованиями, что и было сделано. Часами я разъезжала по приказанию Государыни по больницам, расспрашивая больных от имени Государыни о всех их нуждах. Сколько я возила денег от Ея Величества на уплату лечения неимущих! Если я находила какой-нибудь вопиющий случай одиноко умирающего больного, Императрица сейчас же заказывала автомобиль и отправлялась со мной лично, привозя деньги, цветы, фрукты, а главное — обаяние, которое она всегда умела внушить в таких случаях, внося с собой в комнату умирающего столько ласки и бодрости. Сколько я видела слез благодарности! Но никто об этом не знал — Государыня запрещала мне говорить об этом» [1] (с. 43).
«Александра Федоровна сама выкармливала всех своих малышей (этого не делалось не только в царских, но и в большинстве семей высшего света). Были кормилицы, но, так сказать, “на всякий непредвиденный случай”. Такой случай однажды произошел: у кормилицы на два дня пропало молоко, и Александра Федоровна кормила своим молоком крестьянского мальчика» [2] (с. 188).
«Княжон не баловали и только с возрастом начали выдавать небольшие суммы. Когда Великая Княгиня Ольга Николаевна подросла и ей впервые вместо мелких карманных денег к празднику выдали более значительную сумму, она истратила ее на оплату лечения искалеченного мальчика, которого каждый день видела из окна ходящим на костылях. Мальчику сделали необходимую операцию, он выздоровел и смог нормально ходить, это была истинная радость для ее души» [2] (с. 189).
Вот еще очень характерный случай для Царской Семьи, произошедший в Гамбурге. На этот раз о тех нормах поведения, которые желал ввести в обиход своему венценосному Семейству его глава — Николай II:
«…идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик. Государь сейчас же сошел с панели, поднял с дороги тяжелый ящик и подал почтовому служащему; тот едва его поблагодарил. На мое замечание, зачем он изволил безпокоиться, Государь ответил: “Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!”» [1] (с. 45–46).
Но откуда такая манера поведения главы Императорского дома, совершенно не свойственная не только царствующим фамилиям европейских домов, но и вообще людям зажиточным или облеченным властью?
Все дело в том, что и отец Николая II, Александр III, именно такую норму поведения прививал наследнику с самого раннего детства. Вот что в основу воспитания своих детей напутствует взять их наставникам и учителям сам Александр III:
«Ни я, ни Мария Федоровна не желали делать из них оранжерейных цветов. Они должны хорошо молиться Богу, учиться, играть, шалить в меру. Учите хорошенько, спуску не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не поощряйте лени в особенности. Если что, адресуйтесь прямо ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные русские дети. Подерутся — пожалуйста. Но доносчику — первый кнут. Это — самое мое первое требование» [2] (с. 9).
И это были не просто наставления, для порядка, отданные наставникам:
«Отец приучал своих детей спать на простых солдатских койках с жесткими подушками, утром обливаться холодной водой, на завтрак есть простую кашу» [2] (с. 12).
И вот к каким результатам привело это поистине спартанское воспитание:
«Николай II получил два высших образования, блестяще окончив Оксфордский университет и Военную академию, свободно владел многими иностранными языками — английским, французским, немецким, датским и польским… будущий Император Николай II мог ввести в заблуждение любого оксфордского профессора, который принял бы его, по знанию английского языка, за настоящего англичанина. Точно также знал Николай Александрович французский и немецкий языки» [2] (с. 14–15).
Конечно же, кроме наук о языках Николай II прекрасно усвоил и все иные ему преподаваемые науки, а человечность воспитания позволяла прекрасно разбираться в людях и быстро расставаться с теми из них, кто не исполнял возлагаемых на него надежд:
«Он очень хорошо разбирался в людях и быстро отстранял от должности неполезных для государства и неспособных справиться со своими государственными обязанностями людей» [2] (с. 16).
Понятно, и самовоспитанием, заимствованным от той же науки самообразования Александром III, Николай II тоже не пренебрегал:
«Бывало во время крупной ссоры с братьями или товарищами детских игр, — рассказывает его воспитатель К.И. Хис, — Николай Александрович, чтобы удержаться от резкого слова или движения, молча уходил в другую комнату, брался за книгу и, только успокоившись, возвращался к обидчикам и снова принимался за игру, как будто ничего не было» [2] (с. 20).
То есть это был вовсе не каприз солдафонского обращения с детьми со стороны Александра III, но именно та система обучения, которая, судя по результатам, и дала возможность всесторонне подготовить Наследника Русского престола для последующего царствования в самой огромной стране мира. Причем, что и еще более ценно при таком воспитании, будущий правитель не вставал на путь вседозволенности и исключительности своей персоны, что порождают обычные воспитания детей в обычных королевских дворах обычных стран. Страна же, которой предполагалось править Наследнику, была совершенно необычной — это было подножие Престола Господня — в идеале — Святая Русь. А потому и подход к наследнику вот такого вот Престола был совсем иной, нежели во всех иных дворах всех иных стран. Что было усвоено Наследником от передавшего ему бразды правления Россией Александра III:
«Основой государственной политики Николая II стало продолжение стремления его отца “придать России больше внутреннего единства путем утверждения русского элемента страны”» [2] (с. 23).
То есть Россия для русских.
Но и Николай II полностью заимствует систему воспитания уже теперь своих детей у своего отца. И ему, как истинному наследнику венценосного предка, требуются такие же нормальные русские дети, которые никогда в обращении не будут никому напоминать своего высокого положения.
И они были именно такими — патриотами своей Родины — России:
«Великие княжны имели разные характеры, но всех их отличала удивительная чистота, доброта и желание помочь ближнему.
Батюшки, принимавшие у них исповедь, удивлялись, как девицы шестнадцати-девятнадцати лет могли сохранить такую душевную целомудренность, горячую веру, любовь к людям и удивительную чистоту помыслов.
Все эти качества в полной мере раскрылись в начале войны, когда Царица Александра Федоровна и ее дочери стали устраивать прием раненых в лазаретах, работая простыми сестрами милосердия» [2] (с. 189).
«Государыня и Великие Княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны» [1] (с. 76).
Мало того, были открыты и благотворительные учреждения:
«…ее Императорского Высочества Великой княжны Ольги Николаевны (помощь семьям запасных) и ее Императорского Высочества Великой княжны Татьяны Николаевны (помощь беженцам), и Великие княжны лично председательствовали на заседаниях и входили во все дела» [2] (с. 189).
Вот как описывает американский корреспондент Рита Чайлд Дорр до какой степени Государыня отдавала свое время для помощи нуждающихся во время войны:
«Она просто жила в госпиталях Царского Села. Каждое утро после завтрака, одетая в простое хлопчатобумажное платье сестры Красного Креста, она начинала свой обход. Не было для нее обязанности слишком скромной, задачи слишком трудной, чтобы ее не выполнить. Она стояла за спиной хирургов в операционной, она видела самые тяжелые ампутации. Она сидела у постели больных и умирающих. “Побудь со мной, Царица!” — восклицал бедняга, страдая от мучений и боли, и она брала его грубую ладонь в свои руки, успокаивала его, молилась за него, чтобы он выдержал это все для блага России. Тогда эти люди ее любили, а потом они же от нее отвернулись. Обычно мы ездили домой на машине обедать, а потом снова ехали в другие госпитали. Мы приезжали домой после пяти часов…» [1] (с. 392–393).
«Режим дня Императрицы был очень напряженный: “Утром в лазарете все время на ногах, днем объезды госпиталей Царского и столицы. Вечером она слушала курсы сестер милосердия, где преподавала княжна Гедройц”.
Одновременно с работой в госпиталях Санкт-Петербурга, Императрица в обычной форме крестовой сестры милосердия ездила по всему фронту и тылам, инспектируя госпиталя, обезпечивая их своевременное снабжение медикаментами и продовольствием…
Заботилась она и о военнопленных. При поддержке союзных войск она организует инспекцию по изучению положения российских военнопленных на вражеских территориях. Ей удается многое сделать для улучшения условий их содержания, большое количество солдат удается вернуть на родину. При этом, несмотря на свое больное сердце, Императрица работает буквально круглосуточно, тратя на военные нужды все свои личные сбережения. Это не проходит для Александры Федоровны безследно, к концу 1916 года она оказывается на долгие месяцы прикованной к постели» [2] (с. 211–212).
Вот еще характеристика Екатерины Федоровны и Царских детей. Это происходило уже во время занятия Николаем II поста главнокомандующего Русскими войсками, когда Ставка находилась под Могилевом:
«Каждый день после завтрака наши горничные привозили нам из поезда платья, и мы переодевались в каком-нибудь углу для прогулки. Государь уходил гулять со свитой. Императрица оставалась в лесу с Алексеем Николаевичем, сидя на траве. Она часто разговаривала с проходившими и проезжавшими крестьянами и их детьми… когда они узнавали, кто с ними говорит, они становились на колени и целовали руки и платье Государыни… крестьяне, несмотря на ужасы войны, оставались верными своему Царю. Окружающая же свита и приближенные жили своими эгоистичными интересами, интригами и кознями, которые они строили друг против друга» [1] (с. 98).
А общество это взбеленившееся, именуемое высшим, Николай II не только презирал, но и сторонился от него сам и не пускал в общение с их детьми свих детей. О чем, в изложении американки, Риты Чайлд Дорр, свидетельствует Вырубова:
«Еще одной причиной, почему Императрица, и, конечно, я, были непопулярны, было то, что дети проводили с нами много времени. Императрица просто не позволяла им общаться с сыновьями и дочерьми придворных. Она хотела сохранить их умы светлыми и чистыми, и знала, что очень немногие из детей ее окружения были достойны этой привилегии. Дочери нашей знати были в основном праздными, самолюбивыми, пустоголовыми девицами, а сыновья слишком часто были слишком развратными с ранней юности. Можете представить себе, что невысокое мнение Императрицы о них и ее отказ позволить своим детям общаться с ними вызывали большое возмущение. Знаете, люди всегда считают своих детей идеальными» [1] (с. 393–394).
Да, Царские дети со своим воспитанием в духе русского патриотизма и исконного Русского вероисповедания не вписывались в привычную тогда обстановку великосветских гостиных. Но именно так жил и весь верхний слой тогдашнего российского общества, сплошь пропитанный либерализмом и масонством. Именно этот слой и был недоволен существующими порядками. А потому исключительно он подготавливал дворцовый переворот. И именно этот переворот затем, с большой помпой, был поименован якобы стихийно разразившейся революцией якобы чем-то там таким возмутившихся низов. Но возмущены-то были, что сегодня окончательно выясняется, исключительно верха. Именно они строили козни и затевали лживые интриги, подпиливая под собою сук. Народ же, что уже отмечено и еще будет отмечаться множествами примеров, любил своего Царя и его Семью.
Чиновник Министерства Императорского Двора генерал А.А. Масолов:
«Я часто имел случай видеть Императрицу на церковных службах. Она обычно стояла как вкопанная, но по выражению ее лица видно было, что она молилась. Когда Отец Александр стал ее духовником, он громко читал все молитвы, даже обычно читаемые вполголоса в алтаре. Царица очень любила его службу и выстаивала ее всю» [3] (с. 340).
Как-то для нас, маловеров, это звучит достаточно непривычным: что значит любить выстаивать службу?
У человека на руках больной ребенок, лекарством для которого является лишь молитва. Причем, сильнейшим из всех лекарств, что очень хорошо известно нам, например, по множеству чудесных случаев, произошедших во время Великой Отечественной войны, является именно материнская молитва. Вот что и отличало Елизавету Федоровну, что выясняется из свидетельств очевидцев, от простых смертных — материнская молитва.
«Товарищу обер-прокурора Синода Князю Н.Д. Жевахову Царица однажды призналась: “Я не виновата, что застенчива. Я гораздо лучше чувствую себя в храме, когда меня никто не видит… и мне тяжело быть среди людей, когда на душе тяжело”. Жизнь так распорядилась, что радостных минут в жизни Александры Федоровны становилось все меньше и меньше.
Следуя христианскому завету милосердного служения, Александра Федоровна в годы Мировой войны занялась деятельностью, просто немыслимой в ее положении, не имевшей аналогов в отечественной истории. Окончив фельдшерские курсы, она и ее старшие дочери стали работать сестрами милосердия в царскосельских госпиталях. Царица обмывала раны солдат и офицеров, в том числе и такие, от лицезрения которых некоторые молодые санитарки падали в обморок…
В этой деятельности Александра Федоровна смогла проявить свою давнюю тягу к непарадному человеческому общению. Для нее не имели значения ни происхождение, ни чины, ни титулы, ни звания. Она всю жизнь искала простоты и веры, и эти ее устремления осуществились в госпитальных палатах. Она проводила часы среди простых солдат, беседуя с ними на разные темы, внимательно слушая их нехитрые рассказы о жизни и о войне, благословляла их после выздоровления на новые подвиги, даря на счастье ладанки и иконки.
Это общение доставляло ей большие радости и удовлетворения, чем вымученные завтраки, чаи и обеды с родственниками и придворными. Роль сиделки у постели раненых солдат и офицеров она выполняла с большим внутренним подъемом и часто занималась этим даже в период недомогания. “Когда я чувствую себя очень угнетенно, — писала она Супругу в октябре 1915 года, — мне отрадно ходить к самым больным и приносить им луч света и любви”» [3] (с. 340–341).
Так что вовсе не представляла собою ни Императрица, ни остальная часть Царской Семьи того типа мимоз царского терема, который обрисовывала в те времена вражья пропаганда.
Все то же следует сказать и о Николае II. Ведь еще монах Авель в своих пророчествах сообщал о последнем Царе:
«…Будет иметь разум Христов и чистоту голубиную… На венец терновый сменит Он корону Царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий… Накануне победы рухнет трон Царский… Измена будет расти и умножаться…» [4] (с. 16).
Государь Император родился в день Иова многострадального, а потому был уверен, что ему также придется пострадать. Ведь об этом и монах Авель из вскрытого после столетнего хранения в Гатчинском дворце послания Павла I еще предупреждал. А затем еще и Серафим Саровский свое письмо Николаю II адресовал, которое имело своим предназначением также предупредить, что:
«…все это совершится не случайно, а по определению предвечного небесного совета, дабы в трудные минуты тяжких испытаний государь не пал духом и донес свой тяжелый мученический крест до конца» [5] (с. 41).
Однако же и его семья к Екатеринбургской Голгофе была подготовлена не менее достойно. Александра Федоровна сообщает в своих дневниках:
«…не думай, что я не смирилась (внутренне со всем смирилась, знаю, что все это ненадолго)…» [6] (с. 194).
В письме Вырубовой за несколько месяцев до гибели она сообщает:
«“…чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце, — но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!”
Александра Федоровна была русской патриоткой. В этом чувстве не было никакого высокомерия и нелюбви к другим народам и культурам. Она была русской, потому что была православной. Именно Православие испокон веков открывало людям путь в Русский Дом, смысл существования и историческое предназначение которого вне Православия, помимо Православия понять и ощутить невозможно. Царица же была в Русском Доме своей, став истинно русской не по “составу крови”, а именно органически, по духу. Замечательно точно об этом написала Лили Ден: “Государыня была более русской, чем большинство русских, и в большей степени православной, чем большинство православных”» [7] (с. 121–122).
Одной из своих знакомых вот что сообщает о своем мистическом настрое Александра Федоровна:
«Я люблю духовное содержание жизни, и это притягивает меня с огромной силой. Думаю, что представляю тип проповедника. Я хочу помогать другим в жизни, помогать им бороться и нести свой крест» [7] (с. 129).
«Даже Дети, а не только Государь и Государыня, были виновны — виновны перед сатаной, ибо и Царские Дети сознательно разделяли крестный путь Своих Родителей. Так же, как и Государь и Государыня, Они вели духовную брань с врагами. Вот записка Наследника Алексея Николаевича Своей сестре Великой Княжне Анастасии Николаевне… Великая Княжна Анастасия и Мария в то время болели корью… записка датирована 13-м марта 1917 года… И вот что пишет наследник:
“Дорогая нежно любящая /!/ Анастасия. Крепко буду молиться за Тебя и Марию. С Богом все пройдет. Терпи и молись. Крепко целую Тебя и Машку. Будь Богом хранима! Твой Алексей”.
Важная деталь: у Царской Семьи, в том числе у Детей, была специальная почтовая бумага, с оттиснутыми на ней Царскими венцами. Свою записку Наследник написал на обычной бумаге, а корону сверху — нарисовал. Это имеет особое значение, если учитывать, когда была написана записка — спустя две недели после отречения Государя. “Кругом измена, трусость и обман”. И эта деталь — нарисованная корона — указывает на особый смысл слов Наследника, обращенных к сестре: “…С Богом все пройдет. Терпи и молись…” По сути, рисуя над Своим письмом Царскую корону, в то время, когда Он уже не являлся Наследником, Цесаревич сказал сестре о Мученическом венце.
А 3 августа 1917 года с маленькой станции Александровка, что недалеко от Царского Села, Царственных Узников отправляли в Тобольск. Корреспондент одной из петроградских газет, присутствовавший при этом, впоследствии писал: “Этот малыш /т.е. Наследник — А.Ш./ пребойкий. Подхожу я и слышу от него — спорили о том, кто чего достоин за свои дела, по поводу переворота и т.д.: «А я так думаю — кто какую шапку заслужил, ту и наденет!»”
Так оно и вышло: кто удостоен сияющего мученического венца, а на ком-то шапка и поныне горит позорным огнем. Царские дети были духовно едины со своими Родителями, и стоически переносили все испытания — примеры тому можно продолжать и продолжать» [8] (с. 50–51).
А вообще практически все очевидцы, чьи показания собраны генералом Дитериксом, свидетельствуют, что:
«Отличительной чертой всей Царской Семьи была глубокая религиозность» [9] (с. 442).
Но и готовность с честью до самого до конца исполнить свой христианский долг является отличительной чертой этой Семьи в не меньшей степени.
Великая Княжна Татьяна:
«Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник… становясь перед неизбежною смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту… Они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся перед человеком за гробом».
Великая Княжна Ольга:
«…Отец всех простил и за всех молится…, чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, — будет еще сильнее, но что не зло победит, а только любовь…» [8] (с. 51).
Вот что сообщает Жильяр о поведении Наследника при извещении его об отречении Николая II:
— Знаете, Алексей Николаевич, Ваш Отец не желает больше быть Императором.
— Как так? Почему? — говорит Алексей Николаевич. Цесаревич посмотрел на меня с удивлением, стараясь прочесть на моем лице то, что происходит.
— Потому что он очень утомлен и потому что у Него много затруднений за последнее время.
— Ах да! Мама сказала мне, что его поезд остановили, когда Он хотел приехать сюда. Но Отец опять будет Императором впоследствии?
Я объяснил ему...
— В таком случае, кто же будет Императором? — спросил Цесаревич.
— Не знаю, теперь никто...
Ни слова о себе, ни единого намека на свои права как Наследника. Он сильно покраснел и взволновался... Еще раз я поражен скромностью этого ребенка, скромностью, которая равна его доброте» [10] (с. 107–108).
Мало того, когда тучи и еще более серьезно сгустились, Алексей сказал:
«Если будут убивать, то только бы не мучили…» [6] (с. 195).
Перед высылкой в Сибирь Царскую Семью исповедовал настоятель Феодоровского собора иерей Афанасий, который был просто ошеломлен тем разительным контрастом, который отделял Правду от вымысла, заполонившего прессу, модные салоны и подворотни:
«…как же мы действительно не разглядели — кто нами правит? Высоту нравственности их детей… он и предположить не мог, что такая существует… Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, полное осознание, что все изломы их жизни — воля Божия, чистота в помыслах, полное незнание земной грязи все это привело его в полное изумление» [4] (с. 23).
Изумили и ответы Царицы, которой подворотни и парадные офисы приписывали все те грехи, которые только вообще имеются в наличии. Но, несмотря на это, ответ был:
«“Нет, ни на кого зла не держу, даже на Кирилла и Николая Михайловича”.
Он знал уже, как изгалялся Николай Михайлович в своих посланиях клану о Царице. Всеми ругательствами, что есть в русском языке, она была награждена.
— Что, и даже на него?
“Нет, ни на кого. Всем все простила и сейчас прошу прощения у всех… Что? Вмешательство в государственные дела? Связь с Распутиным? Ой! — едва не рассмеялась. — Нет, никогда, да считаю его святым человеком… Нет, ни о чем не жалею, а уж о потерянной власти — никогда, я ее вообще и не желала никогда. Что?! На супруга!? Зло держу?!”» [4] (с. 22–23).
Исповедь же Императора, как тогда казалось сверженного с трона гласом некоего такого якобы народа, оглоушила и самого священника ничуть не менее чем чуть ранее столь поразившая его исповедь членов Императорской Семьи:
«— До сего момента не мог простить Рузского и вот теперь простил. Всех остальных простил давно. Да, я написал, что кругом трусость, измена и обман, но, — пожал плечами задумавшись, — это я без осуждения, а просто факт констатировал. Мне изменили все. Посылаю Георгиевских кавалеров, которые штурмом десять Измаилов возьмут, порядок навести, а они где-то на железной дороге застревают. Посылаю моих казачков, Империи опору, — а они красные банты надевают. Приказы мои не исполняют, связи нет. Раз я не нужен России, что же — на все Божья воля» [4] (с. 24).
Предательство сменившего масона Алексеева генерала В.И. Гурко, игнорировавшего приказ Николая II, подтверждает и Протопопов:
«В половине февраля Царь с неудовольствием сообщил мне, что приказал генералу В.И. Гурко прислать в Петроград уланский полк и казаков, но Гурко не выслал указанных частей, а командировал другие, в том числе моряков гвардейского экипажа (моряки считались революционно настроенными)» [11].
Но Николай II прощает на исповеди изменников. Понятно, он считал, что имеет дело с растерявшимися, испугавшимися, не разобравшимися в ситуации людьми — не знает, что имеет дело с иноверцами — с масонами, то есть с сатанистами. А значит иноверцами, которые совсем не та категория граждан России, которым можно подставить щеку. Но об этом он так и не узнает…
«— Ну, а тех, близких вам, вроде Саблина, которые не разделили с Вами ваш арест, не осуждаете?
— Их?! Да ну что вы? Их-то за что ж? Они не предали, они просто не пошли на жертву. Разве можно с кого-нибудь требовать жертву?
И тут у иерея вырывается:
— Эх, Ваше Величество, какое благо для России вы бы сделали, если б дали в свое время полную конституцию. Вы бы исполнили желание народа.
Таких округленных глаз, растерянности и удивления вряд ли кто видел у Государя за всю его жизнь, да и вряд ли они в самом деле были.
Весь его облик как бы говорил: “Господи, помилуй, от кого я слышу такое?” Когда такое выкрикнет Керенский — это понятно, что ж ему еще выкрикивать. Но — батюшка? Настоятель их Феодоровского собора, символа Самодержавия?!
Видя такую реакцию, иерей смешался и проговорил, что он имел в виду, что, ну, тогда бы у власти остались.
Исповедник вдруг улыбнулся: “Значит, говорите, «желание народа…» Мне до отречения английский посол говорил, что я должен завоевать доверие народа. А я ему ответил, что мой народ должен заслужить мое доверие… — сказано было так, что иерей поежился, — хотя оно у меня было к народу безо всяких требований с моей стороны. Что это трудно втолковать англичанину, я понимаю, но, если это нужно втолковать русскому, что я понять не могу…”»
Свежие комментарии